В сообщении, подготовленном Олегом Гончаренко, говорится: «Чем, кроме керамики, знаменита Борисовка? Об этом «Белгородской правде» рассказала научный сотрудник Борисовского историко-краеведческого музея Ирина Сургучёва

Палех, Холуй, Мстера… В одном ряду с этими знаменитыми русскими дореволюционными центрами иконописного промысла стоит и наша Борисовка.

Состояние иконного дела на Белгородской земле на рубеже XIX–ХХ веков описано неплохо. От сборника курского Статистического бюро 1885 года «О кустарных промыслах Курской губернии» до работ современных учёных, вроде очень чтимого в Борисовке почётного гражданина района, краеведа Ивана Охрименко и курского же искусствоведа, историка, директора картинной галереи Дейнеки Игоря Припачкина – все сведения собраны в борисовском музее.

«Со второй половины XIX века Борисовка играла заметную роль в иконном производстве юга России и Малороссии, - рассказывает Ирина Сургучёва. – Борисовские иконы заполонили рынки Курской, Харьковской, Полтавской, Екатеринославской, Ростовской, Таганрогской губерний. Они доходили до Киева, Дона, Приазовья, Кубани, Кавказа. Даже до Болгарии и Сербии».

В конце 1830-х – начале 1840-х годов в Грайворонском уезде, к которому относилась слобода Борисовка, числилось всего девять помещичьих живописцев. На рубеже веков иконописцев только в Борисовке было уже около 800 человек, а в 1905 году – 900.

Стремительному стократному росту числа мастеров в одной небольшой слободе были причины.

«Наша иконопись быстро развилась во второй половине XIX века в результате социально-экономических преобразований России этого периода, - продолжает рассказ Ирина Владимировна. – Отменили крепостное право. Неземледельческое население Борисовки осталось без поддержки графа-помещика и оплачиваемых обязанностей перед ним. Людям нужен был заработок».

И они приняли решение: писать иконы. Основы ремесла были известны: иконописцы в округе работали ещё с XVIII века. Вдобавок в борисовском Тихвинском женском монастыре существовал сопутствующий иконообдельческий промысел: монахини обряжали крашеные доски в ризы из фольги. Доводили иконные заготовки до товарного вида, после чего их можно было продавать. В самой слободе потом женщины тоже освоили это искусство.

Наконец, в регионе существовал массовый спрос именно на ту недорогую продукцию, которую под силу было выпускать борисовцам.

«Прямо скажем: основной массой крестьян была беднота, да и сейчас не всякий станет покупать икону в настоящем золоте, написанную лучшими мастерами, - поясняет научный сотрудник музея. – Поэтому выпускали массовый дешёвый продукт. На наших иконах нет никакого золота и серебра: в лучшем случае посеребрение и позолота, а чаще вовсе фольга».

Делали то, что умели, скромными силами. Качество компенсировали быстротой и количеством. И продавали скупщикам оптовые партии. Лишь в 1902 году в слободе открылась иконописная мастерская.

Южнороссийских крестьян вполне удовлетворяла подмена дорогих «красочных» икон на киотные подокладные образа, не ахти как написанные, но по внешней отделке блестящие. «Хочь лопата, абы свято», – говорил крестьянин. «Святость» – недорогая, доступная массам – пользовалась громадным спросом. Блеск золотой и серебряной фольги, цветы из вощёной бумаги, разноцветные стекляшки-«драгоценности» – крестьяне были довольны.

Свидетельства о качестве икон весьма противоречивы. Член Комитета попечительства о русской иконописи граф С. Д. Шереметев писал: «Всё более приличное, встречаемое на рынке, – это произведения села Борисовки. При всех недостатках своих они заслуживают внимания и поддержки».

В то же время его коллега Н. П. Кондаков сообщал: «В Киеве… удалось видеть, до какой степени падения дошло иконописное мастерство Борисовки».

Член комитета В.Т. Георгиевский, сравнивая производителей недорогих икон, отдавал предпочтение борисовским: «На большинстве из этих икон написаны только личики и ручки изображений, остальное всё остаётся незаписанным и закрывается фольгой и цветами, но фольга здесь несколько лучшего качества, чем на иконах мстерских и холуйских мастеров; она толще и прочнее и дольше держится на иконе, да и киоты в Борисовке делаются гораздо прочнее, чем в Холуе».

Кроме соседних Харькова, Ахтырки, Сум, иконы из Борисовки массово возили в Киев. Туда на богомолье стекалось огромное число паломников-простолюдинов и из малороссийских губерний (а ещё из Подольской, Волынской) и из великорусских – Воронежской, Курской, Орловской и из других мест. Почти каждый покупал образа для себя, родных, односельчан или для своей церкви.

Ежегодно в Борисовке делали до 600 тысяч икон. Для сравнения: Холуй в середине XIX века производил ежегодно от 1,5 до 2 млн образов; в 1879 году из Мстеры на продажу было отправлено 1 млн 205 тысяч икон.

Немудрено, что такие объёмы делали лишь кустари. На сотни иконописцев приходилось считанное число достойных мастеров, способных писать не только «личное», но весь образ и тем более – сложные композиции.

Тех, кто был не способен писать ничего, кроме ликов и ручек, настоящие мастера-красочники прозвали личкунами. И личкунство доминировало. Впрочем, красочники в год зарабатывали до 175 рублей, а личкуны – до 120.

Готовые доски – в основном ольховые, реже липовые – покупали оптом у местных дощечников. На их подготовку не тратились – всё равно кривизна покоробленной доски не видна под обильной фольгой оклада. Грунт накладывался лишь в тех местах, где предполагалось писать лик, руки и ноги.

Писали дешёвыми масляными красками, купленными в лавках Борисовки, куда их привозили из Харькова или Москвы. Они быстро линяли, выгорали от солнца.

В исследовании «О кустарных промыслах Курской губернии» говорится, что встречались и безграмотные иконники. Надписи на иконах за них делали грамотные сотоварищи.

Исследования помогают представить, как выглядел стандартный рабочий день иконника в Борисовке. Промысел был семейным, с редким привлечением учеников со стороны. Семья трудилась в «невеликой», некомфортной мастерской. Отсутствовало разделение труда, как в суздальских артелях.

Работали весь год, кроме воскресений и праздников, – около 240 дней. Приступали к делу до зари и с перерывами на еду и чай заканчивали в 8–9 вечера. После чего ужин и сон. За это время иконник-личкун писал от трёх до пяти стандартных икон с одним ликом. Были и умельцы, которые писали по 15–20 икон в день.

«Но их работа безобразна; даже неприхотливый крестьянин обходит такие изделия или берёт их в случае крайней нужды», - цитирует то же курское исследование Ирина Сургучёва.

Гораздо дольше, до трёх дней, писали многоликие иконы. В итоге за неделю с одним выходным личкун мог написать 18–25 несложных изображений. В год выходило от 720 до 1 200».

Олег Гончпренко отмечает: «Можно не сомневаться: осень для иконописцев Борисовки была самым радостным временем года. Урожай собран, хлеб продан, крестьяне при деньгах – и покупают иконы для свадеб, игравшихся также по осени. К осени отстраивались погорельцы и первым делом спешили купить «Божье благословение».

С дальних украинских ярмарок возвращались монахини, выгодно распродавшие изделия. Личкуны получали новые заказы и, как принято, хорошие задатки.

«Борисовка принимает праздничный вид: все с деньгами, все шьют себе обновы… щегольнуть нарядами друг перед другом», - сообщал современник.

Иконографию борисовским личкунам определял рынок – спрос и вкус южнорусских крестьян. Они ждали помощи конкретных святых в конкретных делах, сельских нуждах.

Самыми распространёнными были иконы Спаса Вседержителя, Богоматери (Смоленской, Владимирской, Казанской). Часто они образовывали пару, принятую для благословения новобрачных.

Далее – иконы двунадесятых праздников, святого Николая Чудотворца, во всемогущество которого неуклонно верили. Святой Харлампий защищал «от глада и мора или злотворного воздуха, погубляющего плоды», святой Власий – покровитель скота, защитник от чумы и других эпизоотий.

Чтили Козельщанскую Богоматерь, которая прославилась чудотворениями в селе Козельщина Харьковской губернии, недалеко от Борисовки.

«И были очень популярными семейные иконы: заказчик перечислял имена членов семьи и получал групповой портрет соответствующих святых», - дополняет Ирина Сургучёва».

Олег Гоначенко сообщает: «В 2019 году в Киеве вышла книга «Украинская икона. Слобода Борисовка конца XIX – начала XX века». Объёмное издание с обилием прекрасных цветных репродукций рассказывает об иконописи Слобожанщины.

«К нам она попала от друзей из Харькова, имеющих корни в нашем Борисовском районе, - поясняет Ирина Владимировна, не раскрывая имён. – Им эта книга досталась в подарок, но на семейном совете они решили передать её нашему музею. Наверное, они смогли бы достать для нас ещё один экземпляр, но пошли бы разговоры: мол, «в Россию повезёте, сепаратисты», всякие такие политические дела. И отдали нам собственную».

Действительно, без политики на Украине не обошлись даже в истории религиозного искусства. Слобода Борисовка в книге названа «украинским иконописным центром на исторических землях Слобожанщины» под предлогом того, что этнический склад слободы и принадлежность к Ахтырскому полку и потом – Харьковскому наместничеству относят местные ремёсла к проявлениям украинства.

«Но мы на это не будем обращать внимания, - считает Ирина Сургучёва. – Просто объявим большую благодарность украинским издателям за то, что они провели действительно огромную работу: собрали множество наших икон, массив исторических сведений и в замечательном виде издали».

«Останнiй iконописець Борисiвки помер у злиднях в 1960-х роках», – утверждает издание. На самом деле промысел жив там и поныне. Иконописное мастерство возрождают при Богородице-Тихвинском монастыре.

По словам Олега Гончаренко, «Борисовку в те времена населяли малороссы.

«Но здесь вы уже встретите не того неподвижного, сосредоточенного и замкнутого хохла, которого видите обыкновенно в мелких деревнях, - писал в одном из докладов член Грайворонской земской управы Н.С. Ванин. – Нет, малоросс здесь совершенно неузнаваем: он очень подвижен, жив и разговорчив и решительно ничем не походит на земледельца. Характер его напоминает обыкновенного городского обывателя-ремесленника. За словом он в карман не полезет, шапки ни перед кем не ломает, на ближайшее начальство, вроде старшины, урядника и даже станового и священника, смотрит с усмешкой… Чтобы резче отделиться от чёрного народа, он редко употребляет свой природный язык и старается говорить по‑русски, «как господа говорят», и подражает во всём этим последним – в одежде, домашней обстановке и т. д.».

Дома у личкуна опрятно, всегда чисто. Окна украшены дешёвыми коленкоровыми занавесками с кружевами домашнего приготовления. На подоконниках горшки с цветами – геранью, фуксией, на полу самодельный коврик.

На лавке в главном углу, под «святом» (то есть под образами), стоит вычищенный самовар, а в столовом ящике – набор чайных чашек, так как чай пили непременно по два раза в день.

Личкун не дурак выпить и не чаю. Но не с кем попало в «сером» кабаке, а дома, тихо и прилично. Или в крайнем случае в чистом трактире. До безобразий никогда не напивается.

Одет зажиточный личкун не в крестьянский армяк, а в пиджак, пальто, брюки и смазные сапоги. Песни поёт городские: «Под вечер осенью ненастной», «Там, где море», «Стрелочка», «Ночной зефир». Грамотные живописцы даже читают книжки и газеты, которые берут в училищной библиотеке и у духовенства». 

Фото: из книги «Украинская икона. Слобода Борисовка конца XIX – начала ХХ века»