В сообщении монаха Илии (Каунникова) говорится: «Сегодня имя Христа ради юродивого Иакова, жителя бывшего города Болховца на Белгородчине известно лишь немногим. Пока существовал Болховец, верующий люд почитал святого Христова подвижника и прибегал к его святым молитвам. Теперь же этого городка нет на картах: в начале XX века он растворился меж современных сел Пушкарное и Драгунское. Не сохранились и болховецкие церкви. Но память о святом жива, как живы доселе и его родные, как живы и доныне сами болховчане. В публикуемой ниже статье, напечатанной в № 31–32 «Курских епархиальных ведомостей» за 1894 год, так описано житие этого удивительного подвижника.

Лет полтораста тому назад жили в селе, а по тогдашнему наименованию – в городе Болховце, что возле Белгорода, супруги Максим Данилович и Ксения Максимовна Половневы, однодворцы. Были они хозяевами хорошими и жили состоятельно. Старожилы, может быть, помнят о них кое-что. Еще и домик их, такой чистенький, стоял как раз в виду церкви – там, где речки Болховец и Везелица сливаются в одну… И было у них трое сыновей. Иаков был средним. Славный был этот мальчик! Лицом красив, телом строен, глазки ясные; говорить начнет – так бы и слушал. А уж насколько тих, скромен и вежлив – сказать нельзя.

Только стал мальчик подрастать – стали примечать, что с ним творится что-то особенное. Сделался он молчалив выше меры, от сверстников начал сторониться, в пище, питье и одежде начал наблюдать скудость и убожество. После стал совсем уходить из села: либо уйдет в леса, что тянулись за Болховцом к Донцу, либо одинешенек ходит по полям, по пустынным и заброшенным пасекам. Живет другой раз в овраге где-нибудь у ручья, а то и видели его уже на горах под Белгородом: сидит, смотрит на небо или вдаль да что-то поет. Возле же него лесной птицы – не перечесть! В свое одиночество он не брал с собой ничего: ни хлеба в запас, ни теплой одежды, ни обуви. Питался он по большей части ягодами и корешками, которые особенно искусно умел находить в лесу и в поле. Зимой же иногда заходил к своим сельчанам и ел хлеб, да и то немного, большей частью одни корки.

Удивлялись все домашние и соседи Иакову и никак не могли понять, что бы это значило. Не от болезни ли какой он стал вести такую жизнь? Не повредился ли он умом? И что он делает в лесу в своем одиночестве? Напрасны были все сожаления о жизни Иакова. Он не был болен ни телесной, ни душевной болезнью. Он только казался безумным, потому что по собственной воле сделался юродивым Христа ради, дабы тем легче и удобнее было ему наставлять ближних своих на пути закона Божия, с которого они сбивались.

Действительно, как только Иаков подрос и стал понимать, что и как вокруг него происходит, тяжело сделалось у него на сердце. Взор его был ясный, ум светлый, сердце чистое. И сразу ему было видно, что многому надлежало быть совсем не так, как оно бывает на самом деле. Знал, например, Иаков, что язык дан человеку затем, чтобы им прославляли Бога и служили ближним: утешали печальных, ободряли отчаивающихся, подавали добрый совет в затруднении. А между тем своими глазами он видел, что часто это бывает наоборот. Откуда ссоры и вражда? Откуда клевета и свары? Откуда злословие и черные речи? Все от неумеренного употребления этого славного дара Божия – человеческой речи. И решил Иаков для назидания ближних наложить печать молчания на уста свои и заградить, как дверью, язык свой. Прежде красноречивый человек стал теперь молчаливым и даже совсем перестал говорить языком своим. Каков бы ни был при нем разговор – Иаков всегда молчал. Сделают ли ему какую-нибудь обиду – он только кротко и жалобно улыбнется. Начнут его за это бранить – он покачает головой и без единого слова отходит прочь. Лишь изредка на все огорчения он отвечал тихим пением либо тропаря своему ангелу, либо какого из псалмов Давидовых.

Знал также Иаков и от своих благочестивых родителей был научен, что не затем человек живет, дабы есть, пить и веселиться, а для того он ест и пьет, чтобы жить и трудиться во славу Божию. А между тем и здесь не раз и не два видел Иаков обратный порядок. Один всю свою жизнь с великой суетой копит богатства, не зная, кому соберет их; другой живет для чрева, угождая ему яствами, особливо же питием до помрачения разума и до потери образа и подобия Божия, и в то же время забывая, что иные рады были бы питаться корками, что от него остаются.

И вот, прежде всего себя самого Иаков ограничил в пище и питье до такой степени, что все дивились, чем он жив. Бог весть, чем и как он питался, когда жил вне села. Но и в те немногие дни, когда он возвращался в родную деревню, он не всегда брал то, что ему предлагали. Иногда он сам съедал одну-две корки, а крошки относил домашней птице, особенно гусям, которых сам любил, которые и его любили, и ходили за ним вереницей. Снова многие недели он скитался по лесам, Бог весть чем питаемый, со своим любимым псалмопением.

Не надобно думать, однако, будто Иаков блаженный, живя по-своему в молитвенном лесном уединении, гнушался людей, совершенно избегал общения с ними и т. п. Никто так ревностно не посещал молитвенных собраний православных в храме Божьем, как Иаков. Рассказывают, что где бы и как бы далеко он ни был, куда бы он ни заходил в своих одиноких странствованиях, в навечерия воскресных дней и праздников он всегда возвращался к родному сельскому храму. Задолго до звона к вечерне он уже был у церковной ограды и, усевшись в сторонке, либо играл с малыми детьми, либо ласкал птиц, которые, завидев его, слетались во множестве. С первым ударом колокола он был уже в храме и в тихом размышлении с полным вниманием проводил всю службу. После вечерни, обыкновенно, всю ночь он не отходил от храма. Всю ночь тут же, в церковной ограде, со своим любимым тихим, едва слышным, пением он сторожил при церкви, не смыкая глаз. А утром он снова был первый богомолец в храме, снова благоговейно выстаивал всю службу, а по окончании ее, взявши благословение священника, вновь исчезал неизвестно куда в сопровождении своих друзей – небесных птичек.

В Болховце до сих пор живет предание относительно того, что не только сам храм Божий, но и все, что к нему относится, Иаков любил и почитал. Говорят, что любимое его место было пред иконами – как раз там, где прихожанами-богомольцами на подсвечнике водружались свечи. Еще с большим благоговением относился Иаков к чудотворному образу святителя Христова Николая, что в Белгородском монастыре. Обыкновенно, Иаков всегда присутствовал на крестном ходе при торжественном перенесении образа 5 мая из Белгорода в Устинку. Он сопровождал образ туда и обратно, во все время пути не просил и не принимал милостыни и не вкушал пищи, налагая на себя самый строгий и тяжелый пост.

И нельзя было не любить этого человека, потому что сам он от всей души и всем помышлением своим любил Бога и Его святой закон. Все, что только он мог, Иаков делал для того, дабы соседи и родные его не забывали исполнять волю Божию. И, если ему это не удавалось, он плакал столь горько, что, по рассказам современников и очевидцев, даже у самого закоренелого преступника пробуждалась совесть.

Передают, например, такой случай из жизни Иакова. В конце лета или начале осени 1780 г. был один из полиелейных праздников. Было около полуночи. Все село Болховец спало тихим сном. Все погружено было в безмятежный предпраздничный покой. Не спали только два человека. Один из них был Иаков. Еще к вечерне успел он возвратиться из своих странствований и теперь, вымывши в реке ноги, отправлял свою обычную предпраздничную стражу вокруг церкви. Другой был вор, томаровский хуторянин, замысливший взять у своего соседа сена, и, пользуясь ночным мраком, свезти его в Белгород на базар и там продать. Дело было уже сделано: сено сложено на воз и хищник, благополучно миновавший Болховец, считал себя вне опасности. Но совершенно неожиданно рядом с возом оказался вдруг Иаков. Он выдернул горсть сена, дал лошади – и лошадь остановилась. Похититель ударами по лошади побуждал ее бежать. Иаков, забежавши вперед, старался заградить собою путь и даже поворотить телегу назад. Тогда похититель начал бить Иакова кнутом, но и это не помогало.

Между тем занялась заря. Народ появился на улицах. Все с удивлением собрались на место столь странного приключения и все были в недоумении, так как ни вор не желал открыть преступления, ни Иаков – нарушить свое молчание. Быть может, он хотел скрыть о похищении и, по снисходительности своей, спасти от должного наказания? Нет, Иаков нашел иной путь объявить о преступлении. Свою жалость к нераскаянному похищению Иаков излил в столь горьких слезах, что сам узнанный прозорливостью Иакова и пойманный его бдительностью, поклонившись ему и собравшемуся миру, сам рассказал о своем преступлении. Этот случай, записанный со слов современников и очевидцев, показывает, что Иакову было известно гораздо больше, чем обыкновенным людям, что еще при жизни он имел дар прозорливости.

Один раз, после долгих странствований глубокой осенью, Иаков навестил своих родных. Все были несказанно рады видеть его под домашней кровлей, все старались оказать ему какие-либо услуги. Но Иаков, не принимая никаких услуг, воспользовался лишь одним – печным теплом, чтобы обогреться. В ту же минуту оказалось, что кровля дома горит. Все бросились вон и, когда прошел первый испуг, тотчас заметили, что Иаков остался на печи в избе. Стали звать его, мало того, старались принудить его выйти. Но он по-прежнему оставался на печи с пением своих псалмов. Каково же было всеобщее изумление, когда оказалось, что крыша дома сгорела дотла, но сама изба не дала пищи огню. Огонь, уничтожив верх дома, сам собой погас, не причинив вреда ни Иакову, ни всему, что было в доме. Тогда все поняли, что Иакову, несмотря на кажущееся малоразумие, известно будущее.

1 октября 1788 года Иаков мирно скончался, имея от роду всего 30 лет. Священником Саввою Протопоповым он погребен в ограде (деревянной) Покровской церкви села Болховец впереди алтаря, немного направо от него. Над его могилой в настоящее время устроена каменная часовенка. В этой часовне образ Покрова Пресвятой Богородицы с постоянно теплящейся мерцающей лампадой. Тут же на стене в стороне – портретное изображение Иакова. Это изображение представляет наглядно всю внешнюю и внутреннюю жизнь Иакова. Он изображен здесь человеком средних лет с лицом, какое бывает лишь у самых строгих постников, – изможденным суровой жизнью, постоянным бдением и непрестанной молитвой. Волосы его длинные: видно, что он никогда не стриг их за все время своего подвига. Глаза его, глубоко ввалившиеся, смотрят на богомольца и посетителя с особым выражением постоянной кротости. На плечах его обыкновенная холстинная рубаха, обвязанная поясом, – это все, что у него было собственного за всю его недолгую жизнь. Сюда, к этой часовне, к могиле Иакова стекаются толпами почитатели подвига его, неся с собой те горести и печали своей быстротекущей жизни, к которым особенно был внимателен юродивый.

Горе всей жизни крестьянина Слюсарева – потеря зрения – было уврачевано после горячей молитвы его к Богу на могиле юродивого. Лишенной рассудка и языка крестьянке Хотенко возвращены были эти великие дары Божии после молитвы мужа ее вместе с ней над могилой блаженного Иакова. И сколько таких трогательных случаев горячей веры людей в милость Божию и не менее горячей любви Иакова к страждущим людям расскажет нам приходская летопись! А если послушать устные предания, то они скажут нам еще больше. И в каждом сказании, в каждой отдельной повести из жизни юродивого найдется своя поучительность, окажется горячее и назидательное вразумление».