В сообщении Станислава Зотова говорится: «Не обольщаюсь я. Знаю твердо, что зажег я себе не более, как лучинку или копеечную свечечку желтого воску. Но и это, дрожащее в непривычных руках, пламешко мириадами отблесков заискрилось в сокровищнице св. Церкви», – так писал в 1908 году выпускник духовной академии, в скором после того будущем уже и священник Павел Флоренский во вступлении к своему главному философскому труду, возведшему его в ранг самых известных богословов нового времени. Этот труд назывался «Столп и утверждение истины». Не зная всей трагической судьбы Флоренского можно было бы говорить о нём, только как об оригинальном уме, столь свойственным «серебряному веку» нашей культуры. Вообще это понятие – «серебряный век» обычно связывают только с литературными исканиями творческих умов того времени, особенно с необычайным расцветом русской поэзии. Но в это время русская культура переживала общий невероятный по силе всплеск ума, творчества и таланта, с которым невозможно сравнить никакое другое время в истории России. Не только литература и поэзия, но и живопись, но и музыка, наука и техника – всё было вовлечено в какой-то грандиозный творческий процесс, который захватил все сферы умственной деятельности тогдашнего поколения русских людей.

Даже необычайную вспышку революционных идей, направленных к переустройству мира – можно тоже отнести к культурным явлениям этой эпохи, хотя впоследствии разнузданная революционная стихия и погубила, и погребла серебряный век. В мире православного богословия также вершился своего рода творческий поиск, одним из наиболее ярких выразителей которого и стал молодой тогда священник и одновременно талантливый учёный-естественник Павел Александрович Флоренский.

Фамилия эта говорит о том, что в его роду уже были священнослужители, такие пышные фамилии на латинский манер (Вознесенский, Преображенский, Богородский, Флоренский и т.п.) давались обычно духовным лицам, но выходцам из простого народа, которые до начала века XIX паспортов не имели (как и большинство простонародья), а после записывались по сословному признаку с отличительными от обыкновенных Ивановых, Петровых… прозвищами. Сам Павел Александрович очень интересовался своей родословной, написал целое исследование по своей генеалогии, докопавшись, что прадед его был священником, «но очень бедным», из костромских мест, а вот по линии матери своего отца у него в роду были какие-то «вельможи», но он не уточняет какие.

Известно только, что его дед был военным врачом, а отец Александр Иванович Флоренский выучился на инженера. Работал на строительстве Закавказской железной дороги, где жил с женой в вагончике на станции Евлах (это ныне Азербайджан, а тогда – Елизаветпольская губерния Российской империи). Там и родился у них первенец Павел. А вот мать этого Павла – будущего учёного, оригинального философа и ортодоксального богослова была армянкой, звалась в девичестве Ольгой Павловной Сапаровой, происходила из аристократического рода карабахских армянских землевладельцев Сапарьян, впрочем, давно обрусевших. То, что в жилах философа текла пылкая восточная кровь, унаследованная от матери – говорит весь внешний облик этого удивительного человека, а также свойства его характера – пылкого, увлекающегося, отчасти фанатичного, но глубокого и разностороннего. Удивительно, но он в своей жизни и в творчестве занимался сразу многими делами, изучал множество проблем, кажется, совершенно несовместимых между собой. Действительно, что общего между богословием и электротехникой? Или поисками предвечной истины и исследованиями в области диэлектриков? Или разбором представлений древних о том, что земля плоская и открытием новых способом получения йода из водорослей?.. Недаром отца Павла при жизни считали «новым Леонардо да Винчи», который, как известно, был и художником, и изобретателем. Такой многогранный ум имел и Павел Александрович Флоренский. Может быть, будь он поуравновешенней в ярких проявлениях своих природных талантов, он бы прожил гораздо более спокойную жизнь, занимался бы только прикладной наукой на пользу стране и обществу и закончил бы свою жизнь маститым учёным, отмеченным сталинскими премиями, как, заметим, его родной младший брат Андрей Александрович Флоренский – крупный учёный и изобретатель в области военной техники.

Но не такова участь была уготована Павлу Александровичу, который сам о себе мог бы, наверное, сказать словами генетика академика Николая Вавилова, уничтоженного Сталиным по навету клеветников: «На костёр пойдём, гореть будем, но от убеждений своих не откажемся». Это безусловно применимо и к судьбе Павла Флоренского.

Несмотря на всю свою разносторонность, он был внутренне очень цельным человеком – и если уж исповедовал свою веру, то исповедовал её до конца, без всяких компромиссов и колебаний. А вера его была одна – русское православие, исповедание истины, почему он ушёл от наук естественных в область исканий духовных, и сменил пиджак учёного на рясу священника. Встаёт вопрос, почему такие люди, как Павел Флоренский и Николай Вавилов были так ненавистны режиму Сталина, а их братья обласканы диктатором и щедро награждены. Так младший брат Николая Ивановича Вавилова Сергей Иванович Вавилов, в то время как его брат умирал от голода в саратовской каторжной тюрьме, был вознесён Сталиным на высокий пост Президента Академии Наук, а брату Павла Флоренского Андрею четырежды присуждались сталинские премии. Ответ тут был один – они были технарями и исполнителями конкретных заданий вождя. Сергей Вавилов руководил Физическим институтом Академии Наук и работал вместе с академиком Таммом над созданием атомного оружия, а Андрей Флоренский возглавлял конструкторское бюро по созданию морских артиллерийских систем. Вот такие люди были нужны власти – они делали конкретную практическую работу. А что можно было ждать от философа и богослова Павла Флоренского и биолога–теоретика, создателя теории гомологических рядов растений Николая Вавилова, который по определению вождя занимался «цветочками, василёчками». Их можно было устранить, соорудив прежде лживые дела о некоей «крестьянской партии», которую якобы возглавлял академик Вавилов и «национал-фашистском заговоре», к которому, конечно, был причастен богослов Флоренский. Ну а выбивать нужные признания в сталинском НКВД умели… Об этом горько писать, но ведь отец Павел Флоренский – почему не удостоился до сей поры канонизации в сонме святых новомучеников российских? – да потому, что он дал под пытками признательные показания, он оговорил сам себя… То есть по православным канонам он солгал… а это для православного тяжкий грех и такой грех несовместим со святостью.

Да, он оговорил себя, как участника некоего заговора, но он не отказался от Бога, и не изменил православию, и потому был расстрелян 8 декабря 1937 года вместе со многими и многими где-то на расстрельном полигоне в Ленинградской области, вблизи одного из многочисленных лагерей, по всей видимости у города Лодейное Поле. Это был год, «…когда улыбался только мёртвый, спокойствию рад, и бессильным привеском болтался возле тюрем своих Ленинград…», как писала Анна Ахматова в поэме «Реквием». Разумеется, Павел Александрович Флоренский полностью реабилитирован в 1959 году, но давайте подумаем: мог ли быть фашистом человек, который, будучи в начале 1920-х годов священником в Сергиевом Посаде под Москвой (он там служил в храме сестёр милосердия Красного Креста) и состоя в комиссии по учёту и сохранению музейных ценностей уже к тому времени закрытой Троице-Сергиевой Лавры, мог ли он сохранить тайно честную главу величайшего русского святого Сергия Радонежского, спрятать её у своих родственников, чтобы после, в 1946 году, когда Лавра была открыта вновь, эта святая реликвия вновь заняла своё место в раке в Троицком соборе Лавры, где и покоится ныне. Приезжая на поклонение святому Сергию в Лавру и, отстояв длинную очередь, подходя к гробнице преподобного, осторожно прикасаясь к стеклу, за которым покоится святая глава, вспомните отца Павла Флоренского и других членов комиссии (они все поплатились своими жизнями!), укрывших мощи величайшего русского святого от уничтожения и надругательства со стороны безбожников и бандитов.

Павел Флоренский рос в светской, достаточно равнодушной ко всему религиозному семье. Он закончил гимназию в Тифлисе, увлекался естественными науками, потом поступил учиться на физико-математический факультет Московского университета, где с ним и произошёл перелом сознания. Он проникся до глубины души мистикой поэта Владимира Соловьёва, поклонника Софии – Премудрости Божией, но не принял это бесспорно, а решил изучать богословие, чтобы самому разбираться в философии православия. В результате, получив инженерное образование, он после окончания университета направляется в стены Московской духовной академии, куда был принят по рекомендации епископа Антония (Флоренсова) (возможно, дальнего родственника? – фамилии очень схожи). Там, изучив глубоко догматику, он становится истинно верующим человеком, пишет свою знаменитую работу «Столп и утверждение истины», которая была высоко оценена руководством Академии, и по окончании этого учебного заведения в 1908 году, он приглашается сразу на должность профессора, и это в 26 лет! К слову сказать, работа эта была высоко оценена учёными богословами, но принята с сомнением монашествующими, им показалось, что утверждение божественной истины там идёт от ума, а не от сердца.

С этим можно согласиться – Павел Флоренский был необыкновенно учёным человеком, он держал в уме массу страниц богословских текстов и страниц философских книг, он оперировал тысячами цитат и ссылок, это был учёный в полном смысле слова. Возможно, приёмы естественных наук он перенёс в чём–то и на науки духовные. Но это не мешало его вере, наоборот – ещё более утверждало её. С 1911 года он принимает священнический сан и получает место священника в Сергиевом Посаде, где и будет служить в разных храмах до 1922 года, когда церкви начинают закрывать и он остаётся за штатом. Откровенно говоря – время его служения у стен Троице-Сергиевой Лавры – это самые плодотворные его годы как священника, так и богослова. В это время он встречается со многими выдающимися людьми, приезжающими в Лавру, он близко общается с философом Сергеем Булгаковым, был ему своего рода духовным исповедником.

Художник Нестеров запечатлел на своём полотне духовную беседу этих двух глубоких православных умов. Впоследствии, уже будучи протоиереем, Сергей Булгаков скажет об отце Павле замечательные слова: «Сам уроженец Кавказа – он нашёл для себя обетованную землю у Троицы Сергия, возлюбив в ней каждый уголок и растение, её лето и зиму, её весну и осень. Не умею передать словами то чувство Родины, России, великой и могучей в судьбах своих, при всех грехах и падениях, но и испытаниях своей избранности, как оно жило в отце Павле. И, разумеется, это было не случайно, что он не выехал за границу, где могла ожидать его, конечно, блестящая научная будущность и, вероятно, мировая слава, которая для него вообще, кажется, не существовала. Конечно, он знал, что может его ожидать, не мог не знать, слишком неумолимо говорили ему об этом судьбы Родины, сверху донизу, от зверского убийства царской семьи до бесконечных жертв насилия власти. Можно сказать, что жизнь ему как бы предлагала выбор между Соловками и Парижем, но он избрал… Родину».

Да, это было так. Слава учёного-богослова и религиозного философа была у Флоренского такова, что сама безбожная власть не решалась на первых порах уничтожить его. Ему и его семье реально предложили законно эмигрировать в Европу, то есть ему предлагалось место на одном из «философских пароходах», инициативу которых выдвинул ещё сам Ленин, который понимал, что эти люди, цвет русской религиозной культуры, под властью его, Ленина, последователей неизбежно будут уничтожены, а Ленин, хоть и был отъявленным атеистом, но понимал ценность выдающихся умов и хотел сберечь их… что бы не было – он был умный человек. И сам, отчасти, философ, который, к несчастью, перестал объяснять мир, а взялся его переделывать…

Да, отец Павел мог эмигрировать, но по собственному желанию остался на Родине, обрекая себя на смерть. Лишённый возможности проповедовать и служить священником, он вспоминает свои технические познания и начинает преподавать металловедение в Всесоюзном энергетическом институте в Москве, он работает по созданию и описывает свойства диэлектриков. Его высылают в Нижний Новгород, там он работает в радиотехнической лаборатории. То есть он мог бы вписаться в дело социалистического строительства и индустриализации СССР – мог бы, если бы ему забыли его подвиги на ниве православия и его духовные труды. А ему не забыли этого, органам нужны были «враги», нужны были заговоры. Это понятно – необычайно разросшаяся система органов политического террора должна была как-то оправдывать своё существование, доказывать партийной власти, что она нужна, что кругом враги… И потому, когда врагов не хватает, их начинают изобретать. В недрах Лубянки изобретаются неизвестные и страшные подпольные партии, мечтающие о свержении власти большевиков. В эти мифические партии записываются известные деятели прошлой русской жизни, которые не успели уехать, или не захотели, как Флоренский. Почему не уехал? – значит, что-то задумал, хочет сколотить свою партию. Так возникла «Партия возрождения России», в неё записали и Флоренского. Потом таким же образом возник «национал-фашистский заговор», о котором я уже писал. Тут и компромат нашёлся – Флоренский писал о «идеальном государстве», видимо, вспоминая известные построения Платона.

Флоренский в этой рукописи замечает, что в мире его времени возникли и набирают силу тоталитарные вождистские режимы: режим Гитлера в Германии, режим Муссолини в Италии, наконец, режим Сталина в СССР. Философ признаёт, что таковые режимы, руководимые сильными и решительными вождями могут организовать общество, но куда они поведут его? – это тогда было ещё неясно, это был предмет философского спора, но рукопись стала «доказательством» «фашистских взглядов» Флоренского, а он, как умный и честный исследователь всех этих исторических процессов, как учёный, имел смелость рассуждать о том, о чём нельзя было рассуждать. Можно было только исполнять волю великих вождей. В то время даже Маяковский изрёк грустную сентенцию: «Нам с тобою думать неча, если думают вожди». Возможно, эта сентенция стоила ему жизни…

В феврале 1933 года Флоренского, в то время редактора Технической энциклопедии, где он опубликовал 150 статей, арестовывают и спустя пять месяцев заключения высылают в лагерь «Свободный» в Восточной Сибири. Хорошее название каторжного лагеря – «Свободный»? Шутники были тогда у власти! Но, вот удивительно – в этом месте теперь построен и уже действует знаменитый наш новый космодром «Свободный». Кто знает, может уже тогда там задумывалось что-то такое, в лагере развёрнута была научная работа, в которой принимает участие и Флоренский. Никто не забывал, что он ведь крупный учёный-технарь. Но уже в 1934 году его отправляют этапом на Соловки в знаменитый Соловецкий лагерь особого назначения, созданный специально для содержания особо опасных политических врагов большевиков. Это уже был приговор. Через три года, во время знаменитой ежовской «чистки», все лица, признанные властью таковыми врагами, будут физически ликвидированы… На Соловках Флоренский задействован на производстве по извлечению йода из морских водорослей, он и в этих условиях, уже предчувствуя скорую гибель, продолжает заниматься наукой, делает изобретения. Пишет письма родным, детям и матери. Особенно поражают строки его письма матери, он, предвосхищая свою судьбу, находит силы успокоить её, вспоминая, что вся судьба его очень похожа на судьбу его отца, который, как инженер–строитель, всегда был в разъездах и редко бывал дома, что такова, видимо, вся судьба его рода.

«Видимо, у каждого рода есть свой закон, от которого не уйдёшь. Об этом я размышлял много раз, но на наличном опыте сталкиваешься с подтверждением этого правила и невольно размышляешь снова. Мой прадед был оторван от своей семьи и не имел родственных связей. Умер он молодым, и дед рос без отца. Отец тоже рано осиротел и тоже почти не было у него родственников, кроме тёти Юли. Я своего отца видел мало, всегда он был в разъездах. Мои дети всё время росли без меня, бывал я дома лишь наездами, а теперь и совсем оторван от них. Вот, пять поколений – и одна и та же участь».

Участь священника и учёного Павла Александровича Флоренского была горька. Но и через мученическую смерть свою он доказал торжество истины и спокойствие духа его перед лицом смерти поражает. Хранитель земли обетованной, он хранил эту веру в душе и благословил и нас быть спокойными и твёрдыми перед лицом испытаний».